Стилист

– Незапланированный визит. Еще час назад я не знала, что поеду к вам.

– Что-нибудь случилось?

– Угу. Страшное подозрение на страшное преступление. Пап, дай поесть чего-нибудь голодному ребенку, а?

– На сковородке отбивные, возьми хлеб. Или, может, суп хочешь?

– Нет, суп не хочу. Пап, ты у меня все знаешь, скажи, у криминалистов есть методики установления различий в полиграфической продукции?

– Очень ограниченные. Ты можешь конкретизировать вопрос?

– Меня интересует, можно ли установить различия между книгами, которые были отпечатаны с одних и тех же пленок в одной и той же типографии, но в разное время.

– Практически нет. Если, конечно, использовался разный клей и прочие материалы, то тебе могут сказать, что книги из разных партий. Но ведь разным клеем могут пользоваться и в рамках одного тиража. Один клей закончился, пустили другой. Что тебе нужно-то?

– Мне нужно установить, что одни книги были напечатаны раньше, а другие – позже. Причем значительно позже. Разница во времени доходит до года, а то и больше.

– Должен тебя разочаровать, ребенок. Таких методик у нас пока нет. Думаешь, почему сейчас такая морока с поддельными ценными бумагами? Как раз поэтому. А недавно на концерт одной известной певицы продали ровно в два раза больше билетов, чем мест в зале. То есть на каждое место – по два билета. И отличить настоящий от поддельного, а уж тем более определить, где их печатали, так и не смогли. Если твои книжки делали в одной и той же типографии, то разница только в степени высыхания краски. А этого мы достоверно определять не умеем.

– Жалко, – огорчилась Настя. – А я так надеялась…

– Настя! – послышался из комнаты голос матери.

– Бегу!

Она положила на стол надкушенный бутерброд с отбивной и помчалась в комнату. Через пять минут ей было дано твердое обещание найти книги известного японского автора и снятый по его роману фильм и переслать в Москву с первой же оказией. Голос собеседника, говорившего по-французски с заметным акцентом, показался ей знакомым. Даже не сам голос, а именно акцент, манера произносить слова.

– Кто это был? – спросила она у матери, положив трубку.

– Фернандо. Ты его в прошлом году встречала и по Москве возила, помнишь?

– Конечно. Черт, неудобно как получилось. Я его не узнала и разговаривала как с незнакомым.

– Ничего страшного. А ты ему в тот раз очень понравилась, и он мне сказал, что для тебя готов скупить все книжные магазины Мадрида. Как вы договорились?

– Он записал мой телефон и обещал позвонить, как только будет ясно, с кем и когда он отправит посылку. Какой-то его знакомый как раз послезавтра летит в Москву, и если он успеет купить книги, то с ним и передаст.

– Ну и славно. Ужинать останешься?

– Спасибо, мамуля, я помчусь. Лешка обидится, если я сытая заявлюсь домой.

– Подожди, я тебе с собой кое-что дам.

Надежда Ростиславовна принялась упаковывать в мисочки и пакетики жареное мясо, салат с крабами, большие куски домашнего пирога.

– Да не надо, мам, – пыталась сопротивляться Настя. – У нас все есть. Сами ешьте.

– Надо, – твердо сказала Надежда Ростиславовна. – Я знаю, как вы питаетесь. Еще хорошо, когда Алешенька дома. А когда его нет, ты вообще хватаешь кусок хлеба с сыром – и довольна собой.

– Между прочим, твой любимый Алешенька сегодня дома и приготовит прекрасный ужин, – заявила Настя, быстро дожевывая отбивную.

– Между прочим, – передразнила ее мать, – если бы ты взяла на себя труд хотя бы раз в день звонить домой, ты бы знала, что моего любимого зятя там нет. Ты моталась весь день черт знает где, и он не мог до тебя дозвониться, чтобы сообщить, что должен срочно ехать в Жуковский на два-три дня. Он тебе дома записку оставил и нас с отцом предупредил. Дочь, ну когда ты станешь человеком? Когда ты наконец научишься быть более внимательной если уж не к нам с папой, то хотя бы к собственному мужу? Неужели так трудно позвонить?

Упрек Настя приняла. Он был вполне справедливым. Затолкав продукты в огромную спортивную сумку, которая стала неподъемной, она расцеловала родителей и поплелась к метро, чувствуя себя смертельно усталой.

Глава 17

Теперь путь был только один – копаться в биографии Черкасова, чтобы нащупать человека, который мог так люто его ненавидеть. При этом оперативники понимали, что одних лишь воспоминаний Михаила Ефимовича для этого совершенно недостаточно. Практика показывала, что люди даже под страхом огромных неприятностей могут умалчивать об имевших место конфликтах, не желая рассказывать посторонним истории, в которых сами они выглядят не лучшим образом. Кроме того, есть и такая штука, как вытеснение, когда человек действительно не вспоминает то, о чем ему вспоминать не хочется. Одним словом, помимо Черкасова следовало искать и другие источники информации о его жизни.

Работать с Черкасовым послали Мишу Доценко, а обаятельный улыбчивый Коротков отправился к матери Михаила Ефимовича. Он хорошо помнил выказанное ею при первой встрече активное нежелание говорить о сыне и особых надежд на эту встречу не питал.

Мать Черкасова встретила Юрия холодно и настороженно.

– Вы по-прежнему занимаетесь Михаилом? – спросила она. – Вероятно, он натворил нечто ужасное, раз это тянется так долго. Впрочем, я уже не удивляюсь, от такого, как он, можно ждать чего угодно. Как его только земля носит!

– Вера Васильевна, вы напрасно так говорите. Ваш сын не сделал ничего дурного…

– И я слышу это от работника милиции! – патетически воскликнула Черкасова. – А мы еще удивляемся разгулу преступности. Как же не быть этому разгулу, если сама милиция считает гомосексуализм нормальным явлением!

Юрий понял, что борьба с женщиной предстоит нешуточная. Она твердо стояла на своих позициях, считая гомосексуализм величайшим из грехов, и всех, кто относился к нему более или менее терпимо, готова была приравнивать к убийцам и насильникам.

– Вера Васильевна, я понимаю, что говорить о сыне вам неприятно и тяжело, но я прошу вас пойти мне навстречу. Речь идет о серьезных преступлениях, и ваш рассказ может оказать нам огромную помощь.

– Какие серьезные преступления совершил этот подонок?

– Он ничего не совершил. Напротив, есть некий человек, который хочет свести счеты с вашим сыном и посадить его в тюрьму всерьез и надолго. А если получится, то и под расстрел подвести. И мы хотим установить этого человека.