Стилист

– Нет, но догадываюсь. Ему наша совместная работа уже поперек горла стояла. Ты видел, на какой машине он ездит? Ты обращал внимание, сколько времени он разговаривает по своему сотовому телефону и на какие темы? Ему надо деньги зарабатывать, а не каких-то там преступников искать. А мы его загружаем, да еще в выходные дни. Вот он и решил свернуть операцию в темпе, чтобы мы от него отстали. Чем он рискует? Ну, прижмут его к стенке, ну, погрозят пальчиком. Во-первых, он и не признается, а если уж сам Липартия его сдаст, так наш Геночка скроит отчаянную мину и с ужасом в голосе скажет, что напился и, вероятно, проболтался, хотя совершенно этого не помнит. Ну казните, виноват. Простите, ребята, я больше так не буду. Что ему можно сделать? Выговор объявить. Очень страшно, он прямо ночей не спит, так выговора боится. Из розыска выгнать, перевести на другую работу. Так он только счастлив будет, на любой другой работе свободного времени больше. Кого сейчас из розыска выгоняют, когда каждая пара рук на вес золота? Вот то-то.

– Все равно он мерзавец, – упрямо сказал Коротков.

– Конечно, кто же спорит, – вздохнула Настя.

* * *

После задержания Михаила Черкасова работа по сбору сведений о нем пошла намного быстрее, потому что теперь можно было не бояться его спугнуть. И чем больше таких сведений набиралось, тем яснее Настя понимала: «Это не он». К исходу третьих суток, когда пришла пора решить вопрос о том, должно ли задержание плавно перейти в меру пресечения в виде содержания под стражей или Черкасова надо отпускать, для Насти все было уже очевидным.

Дело Черкасова вел следователь Ольшанский. Для него, получившего материалы уже после задержания, вопрос о виновности Черкасова выглядел несколько иначе, нежели для оперативников, которые долго и мучительно подбирались к установлению личности подозреваемого. Насколько Юре Короткову трудно было свыкнуться с мыслью о том, что Черкасов невиновен, настолько Константину Михайловичу Ольшанскому было очевидно, что никаких доказательств причастности Черкасова к исчезновению мальчиков нет. Кроме того, хотя он и ценил Анастасию Каменскую достаточно высоко, в нем не было той безоглядной веры в ее непогрешимость, как у Короткова.

– Может быть, ты переборщила, Каменская? – спросил он, когда Настя приехала к нему в прокуратуру. – Может быть, нет никакого дела еврейских мальчиков, а есть каждый отдельный случай со своей отдельной историей?

– Константин Михайлович, вы и правы, и не правы. Дела еврейских мальчиков действительно нет, тут я с вами полностью согласна. Но то, что действовала одна рука, – также несомненно. Во всем этом есть что-то, чего мы не понимаем или не знаем. Ключ ко всему. Вот, взгляните. – Она положила на стол перед следователем девять фотографий погибших юношей, а рядом – десятую, снимок итальянского киноактера.– Черкасов признал кражу и эпизод с Бутенко. Актер и Бутенко – одно лицо. Более того, нам известна еще одна длительная любовная связь Черкасова с мужчиной точно такой же внешности. То есть его склонность к такому типу несомненна. Это уже не просто склонность, а маниакальная зависимость. Вы можете поверить, что в это же самое время в том же самом городе появился мужчина-гомосексуалист, испытывающий болезненную тягу к таким же точно юношам? Да при этом и Бутенко, и остальные мальчики погибают от передозировки одного и того же препарата. Вы сами-то можете в это поверить?

– Могу, – хмыкнул Ольшанский. – Я – как патер Браун у Честертона. Помнишь, его спросили, как же он догадывается, что и как совершил преступник. Ведь для этого нужно как бы стать самим преступником, перевоплотиться в него, начать мыслить и чувствовать так же, как он. То есть на какое-то время стать таким же безнравственным и порочным, как сам преступник. Разве это под силу священнику, который по определению является образцом нравственности, доброты и чистоты? А патер Браун ответил, что он может это сделать. Ему это под силу. Вот и я. Могу даже невозможное. Мне не с чем идти за санкцией на арест. Доказательств нет. Хочешь, я арестую его за кражу? Тут хоть признание есть. Но успеха не гарантирую. Нет оснований его держать под стражей. Преступление не тяжкое, Черкасов вину свою признал, ущерб полностью возмещен, кассеты могут быть возвращены владельцу. Чтобы получить санкцию на его арест, нужно много врать прокурору и долго его уговаривать. Это унизительно, а унижаться я не люблю.

– Что же делать? Его нельзя выпускать, Константин Михайлович. Если он все-таки виновен, то понятно, почему нельзя. А если невиновен, то настоящий преступник насторожится. Он ведь уже знает, что в преступлениях подозревают Черкасова, и теперь должен успокоиться. Он заинтересован в том, чтобы мы считали Черкасова виновным, поэтому он не допустит, чтобы мы догадались о своей ошибке. А это очень важно.

– Почему?

– Потому что, пока Черкасов в камере, настоящий преступник не может никого ни убить, ни похитить, в противном случае мы сразу же сообразим, что арестовали не того. Понимаете? Он сейчас не может себе позволить ни одного преступления. Поэтому, пока Черкасов у нас, мы можем надеяться на то, что ни одного нового трупа мы не получим. Преступник будет беречь своих пленников, если они у него сейчас есть. И не посмеет привести в свою тюрьму больше никого. Я уж не говорю о том, какую сладкую жизнь устроит нам пресса, если станет известно, что мы Черкасова выпустили на свободу. Они ведь уже на триста процентов уверены, что именно он – маньяк, похищающий и убивающий еврейских детей, уговорить их нам не удалось. Так что после освобождения Черкасова они нас вообще с дерьмом смешают. А нам придется это терпеть, потому что, если мы хотим хотя бы как-то остановить этого маньяка, мы не сможем публично заявить, что Черкасов невиновен.

– А откуда они узнают? Ты, что ли, им скажешь?

– Черкасов. Он считает себя незаслуженно и необоснованно оскорбленным и после освобождения тут же побежит в редакции тех газет, которые публиковали сообщения о нем, чтобы потребовать печатного опровержения. И будет прав, между прочим.

– Ясно.

Ольшанский решительно встал из-за стола и достал из шкафа плащ. Настя вот уже сколько лет не переставала удивляться тому, как этот красивый стройный мужчина умудряется выглядеть нелепым жалким недотепой. Хорошо хоть в последнее время он стал ходить в новых очках с хорошей оправой, а то ведь раньше носил чиненую-перечиненую старенькую оправу, в которой был похож на пенсионера-бухгалтера из послевоенных фильмов.

– Поехали, я сам с ним поговорю, – сказал он, застегивая плащ. – Надо попробовать его убедить. Иначе головы не сносить.

Они вместе приехали на Петровку. Настя хотела уступить Ольшанскому свой кабинет и уйти поработать на компьютере, но Константин Михайлович велел ей остаться.

– Претензии у него к тебе, а не ко мне, – жестко произнес он. – Я за тебя извиняться не собираюсь.

Черкасов выглядел усталым и измученным, но держался ровно и даже с достоинством. Несмотря на неприязнь к нему, Настя почувствовала что-то вроде восхищения. Видно, человек за свою жизнь столько унижений и оскорблений натерпелся из-за нетрадиционной сексуальной ориентации, что выработал умение не терять присутствия духа и уважения к себе самому.

– Михаил Ефимович, – начал Ольшанский, – сегодня вечером истекают семьдесят два часа с момента вашего задержания, и я должен принять решение, содержать ли вас под стражей или отпустить домой. Для этого мне необходимо побеседовать с вами еще раз, задать вам ряд вопросов и выслушать ваши ответы.

– В чем меня обвиняют? – неожиданно спросил Черкасов. – В краже или еще в чем-то?

– Пока только в краже, – осторожно ответил Ольшанский. – Но есть еще ряд обстоятельств, о которых вы должны знать.

– Что за обстоятельства?

– Вы подозреваетесь в совершении серии тяжких преступлений.

– Господи, я ведь уже все объяснял…

– Да-да, я знаю. Ваша ответственность за то, что вы позволили Олегу Бутенко скрываться от родителей и употреблять наркотики, уголовно-правовыми нормами не урегулирована. Пусть это останется на вашей совести. Олег был совершеннолетним, и вас трудно упрекнуть в том, что вы не заменили ему няньку. Речь сейчас идет о другом. После Олега Бутенко исчезли и при таких же обстоятельствах погибли еще восемь юношей и подростков. Более того, они умерли от передозировки того же препарата, что и Олег. Согласитесь, у нас есть все основания считать, что вы к этому причастны. Тем более, прошу заранее меня простить, заключение медицинской экспертизы говорит о том, что все восемь погибших вели интенсивную гомосексуальную половую жизнь. И вот, Михаил Ефимович, у нас с вами есть история ваших отношений с Олегом Бутенко и восемь других историй-близнецов. А как бы между ними – ваша неуправляемая тяга к мужчинам с определенным типом внешности. Таким, как у брата вашей бывшей жены Вячеслава Дорошевича. Таким, как у Олега Бутенко. И как у итальянского актера, фильмы с участием которого вы так удачно украли.

– Я не вижу связи, – спокойно возразил Черкасов.

Настя наблюдала за ним чуть со стороны и видела, что он нисколько не напуган этим разговором. Он внимательно следит за аргументами следователя, пытается их понять, но не понимает. Действительно не понимает.

– Вы в самом деле не видите связи?

– Не вижу, – подтвердил Черкасов.

– Тогда посмотрите на эти снимки.

– Кто это?

– Посмотрите внимательнее.

Черкасов взял фотографии и стал перебирать их, потом вернул следователю. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Их что, специально подбирали? Они очень похожи, как будто братья. Кто это?

– А это, Михаил Ефимович, те самые восемь юношей, о которых мы только что с вами говорили. Тоже умерли от чрезмерного употребления метедрина, а до этого длительное время не жили дома, более того – находились в розыске, потому что их семьи не знали, где они. Точь-в-точь как было с Бутенко. Вы можете это как-то объяснить?

– Нет. Объяснить этого я не могу, – твердо сказал Черкасов. – Но я понимаю, что вы хотите сказать. Да, это как раз тот тип, который мне нравится. Я бы даже сказал, единственный тип, который может мне понравиться. Ваши сотрудники собирали обо мне сведения и, вероятно, уже знают, с кем я общался в последние годы. Далеко не все мои друзья имеют такую внешность, но это ничего не означает. Вам должно быть понятно, что люди встречаются и даже иногда живут долгие годы вместе с людьми, не имеющими ничего общего с их идеалом красоты, однако только один тип лица или фигуры может заставить их сердце бешено колотиться. И тогда люди начинают совершать глупости, порой даже опасные. Значит, вы считаете, что это я похитил и убил этих юношей?

– Мнения разделились, – улыбнулся Ольшанский. – Часть сотрудников считает, что это сделали вы, другая часть считает вас невиновным. Идет интенсивный обмен аргументами и поиск новых фактов и доказательств.

– А как считаете лично вы?