Стилист

– Плохо, – зло сказал Гордеев. – Хуже некуда. Сами виноваты, доверились мальчишке. Хорошо, что Руненко еще про телевидение не вспомнил, он говорил только о газетах, которые выйдут не раньше завтрашнего утра. А ведь по телевизору каждый день всякие милицейские хроники и репортажи передают по разным каналам. Так что жди, деточка, мы об этом деле еще сегодня услышим. Черт бы их всех взял с их любовью к сенсациям! Лишь бы тиснуть громкое словечко, лишь бы газета продавалась, а на остальное им всем плевать. Ничего не попишешь, придется задерживать Черкасова сегодня вечером. Я дам команду. А ты, дорогая моя, хватай ноги в руки и ищи того журналиста, который больше всех знает. Может быть, этот дурак Свалов ему много чего нарассказывал, так пусть хоть об этом молчит. Поняла?

Насте повезло хотя бы в этом. Журналиста популярной ежедневной газеты Гиви Липартию ей удалось разыскать в течение двух часов – он спокойно сидел в своей редакции и готовил материал для завтрашнего номера. Но понимания в нем она не встретила. Более того, Липартия держался откровенно враждебно и высокомерно.

– Я прошу вас сказать мне, откуда вы узнали о деле Черкасова, – сказала ему Настя, но по его лицу уже видела, что ничего он ей не скажет.

– Я полагаю, что, если бы я спросил вас, откуда вы черпаете свои оперативные данные, вы бы мне тоже не ответили.

Что ж, она его понимала. У нее было свое дело, за которое она радела, у него – свое. И в данном случае интересы их не совпадали. Он сидел перед ней, такой невозможно элегантный и надменный, холодно глядя на нее огромными черными глазами, как на полотнах Пиросмани. Липартия был дьявольски красив и, по-видимому, хорошо знал это. Во всяком случае, скромно одетая невзрачная женщина, пришедшая к нему в редакцию, не вызывала у него никаких эмоций, кроме насмешливого недоумения и легкого раздражения оттого, что ради нее пришлось оторваться от работы.

– Гиви Симеонович, вряд ли имеет смысл делать тайну из очевидных вещей. Вам рассказал об этом Геннадий Свалов, несмотря на категорический запрет разглашать оперативную информацию и обсуждать проблему с кем бы то ни было. Он совершил служебный проступок и будет за это наказан. Но я прошу вас выслушать меня, потому что у нас есть очень веские причины не предавать дело Черкасова огласке. Вы журналист, и вы наверняка сами понимаете, какие последствия могут произойти из безосновательного разжигания скандала вокруг еврейской темы.

– Я не считаю это безосновательным. Гибель еврейских мальчиков – достаточное основание для этого. Вы не находите?

– Нет, – твердо сказала Настя. – Я не нахожу. Если вы посмотрите статистику, то увидите, что гибнут юноши всех национальностей, всех без исключения. Но почему-то смерть десятков чеченцев, армян, татар или лезгинов не побуждает вас браться за перо. А что евреи? Они особенные? Им судьбой заказано умирать от рук преступников? Или дело в том, что еврейский вопрос как один из наиболее болезненных даст вашей газете возможность порезвиться на своих страницах?

– Вы напрасно пытаетесь меня оскорбить. И не передергивайте. Речь идет не просто о смерти еврейских мальчиков от рук преступников, а о маньяке, целенаправленно их убивающем. Если бы я узнал о том, что ваш Черкасов похищает, насилует и убивает татарских или лезгинских мальчиков, моя реакция была бы точно такой же.

– Я вам не верю. Вы никогда не стали бы заниматься татарскими или русскими мальчиками, потому что вам это неинтересно. Для вас вся изюминка заключается именно в том, что они – евреи. С этим можно поиграть, на этом можно сделать ряд громких статей. Не делайте из меня дурочку, Гиви Симеонович. Вы своими необдуманными действиями вынуждаете нас задержать преступника уже сегодня, хотя у нас еще очень мало улик против него. Завтра в газетах появятся сообщения, из которых Черкасов поймет, что мы его разыскиваем и обложили со всех сторон. И попытается скрыться и уничтожить все следы. Подумайте хотя бы о том, что где-то он прячет мальчиков, которые останутся совершенно беспомощными после его ареста. Мы же не знаем, где это место, поэтому и оставляем Черкасова на свободе в надежде на то, что он нас туда приведет. И если с мальчиками что-нибудь случится, это будет только на вашей совести, Гиви Симеонович. На вашей и на совести Свалова.

– Как вы, милиционеры, любите перекладывать на других ответственность, – усмехнулся Липартия. – А в том, что Черкасов уже восемь месяцев уничтожает еврейских детей и никто его не остановил, чья вина? Тоже моя? Что наша доблестная милиция делала целых восемь месяцев? Почему не искала его? Почему позволила ему погубить девять жизней?

Настя поняла, что все бесполезно. Он не слышит ее. Не хочет слышать. Он слушает только самого себя. Внезапно ее охватила такая злость, что она почти потеряла контроль над собой.

– Гиви Симеонович, можно задать вам вопрос не по теме?

– Пожалуйста.

– В каком году вы окончили среднюю школу?

– Какое это имеет значение? – изумился Липартия.

– Я прошу вас ответить, если можно.

– В семьдесят четвертом.

– И потом что? Армия? Или институт?

– Институт. Я не понимаю цели ваших вопросов.

– Я тоже не понимаю, – улыбнулась Настя. – Но мне кажется, что в школе вы были активным комсомольцем, а в институте – членом бюро. Я угадала?

– Ну… Да. Как вы догадались?

– По вашей манере вести дискуссию. Вы не желаете вникать в суть доводов собеседника, у вас своя задача – отстоять собственную позицию. Но поскольку истинное содержание вашей позиции не может быть оглашено, вы и не пользуетесь аргументами, подтверждающими вашу правоту, а прибегаете к демагогическим фразам, которые не имеют ничего общего с сутью дискуссии, зато вынуждают собеседника или оппонента оправдываться. Старые приемы плохих партработников. «Ты не можешь идти на субботник, потому что у тебя дети болеют и некому с ними сидеть? А ты знаешь, что в Корее дети от голода умирают?» Вот так примерно. Прошу извинить за то, что отняла у вас время. Всего вам доброго.

Выйдя на улицу, она уже корила себя за несдержанность. Наверное, не надо было грубить этому журналисту. Теперь обязательно напишет в какой-нибудь статье, что все милиционеры – хамы и грубияны, а женщины – особенно. Да ладно, бог с ним.

* * *

Вечером Черкасова доставили на Петровку. Задержание прошло легко и без проблем, потому что было, во-первых, хорошо подготовлено, а во-вторых, Черкасов практически не оказывал сопротивления и оружия у него не было. Узнав об этом, Настя почувствовала близость неудачи. Ощущение было смутным, но очень неприятным. Когда человек, подозреваемый в серии тяжких преступлений, дается в руки так просто, добра от этого не жди.

Работали с Черкасовым Коротков и Селуянов. Настя сидела в своем кабинете, ожидая результатов их беседы. Гордеев тоже домой не уходил, хотя шел уже десятый час. Позвонили оперативники, проводившие обыск в квартире Черкасова.

– Кассеты все на месте. Две упаковки сигарет с марихуаной, немножко кокаина. Больше ничего.

– А метедрин? – настороженно спросила Настя.

Погибшие мальчики умерли от передозировки именно метедрина.

– Нет. Только марихуана и кокаин. Да, еще дневник нашли со всякими сексуальными описаниями.

Это уже хорошо, подумала она. Если в дневнике есть все, что нужно, то, может быть, удастся найти то проклятое место. Ребята мучаются с Черкасовым уже битых два часа, но пока все без толку. Кражу признал сразу, а дальше – ни с места.

В десять к ней в кабинет зашел Гордеев, вид у него был усталый и расстроенный.

– Иди домой, деточка, – сказал он. – Поздно уже. Завтра утром все узнаешь. Все равно, чует мое сердце, ничего он сегодня не скажет. Отправим его в камеру поспать, сами отдохнем, а завтра с утречка с новыми силами возьмемся за дело. Вымотались мы все за эти дни, потому и работа не клеится.

– Сейчас его дневник привезут, – возразила Настя. – Там должно быть то, что нам нужно. Я хочу сама посмотреть.

– Завтра посмотришь. Умей терпеть и откладывать на потом. Очень полезный навык. Давай, давай, собирайся. И Чистякову своему позвони, чтобы встретил тебя у метро.

– Да не стоит, Виктор Алексеевич, дойду, ничего со мной не случится.

– Когда ты доедешь до «Щелковской», будет уже двенадцатый час. Звони прямо сейчас, чтобы я слышал. Мне только этой головной боли не хватало – беспокоиться, чтобы тебя, бестолковую, поздно вечером не ограбили и не убили. Других забот у меня, конечно, нет. Звони, я кому сказал.

Она вздохнула и потянулась к телефону.

* * *