Чувство льда

Вы читаете: Чувство льда (Страница: 12 из 23)

– Вы правы, Ванечка, – кивнула она. – Я понимаю.

– Ну вот. Значит, психологическая сторона комбинации выглядит следующим образом: Юрцевич плохой, мать и дитя – это прекрасно. Вторая часть за вами. А уж сделать Юрцевича плохим – наша задача.

– Хорошо, а если Надя сама мне признается, что беременна? Что тогда делать?

– Да ничего! Признается – и замечательно. Обрадуйтесь, покажите, как вы счастливы.

– Но тогда мне придется согласиться на знакомство с Юрцевичем, и она приведет его к нам… Я же не смогу отказаться от знакомства с отцом ребенка, правда? Как это будет выглядеть?

– Тамарочка, голубушка, ну мне ли вас учить? Вы же такая умница! Если Надюша признается вам, что ждет ребенка, она обязательно признается и в том, что Юрцевич женат, у нее просто выбора не будет, иначе она не сможет объяснить, почему он на ней, несмотря на беременность, до сих пор не женился. И вы вполне можете сказать, что не считаете для себя возможным принимать у себя в доме женатого поклонника дочери, это противоречит вашей морали. Дайте ей слово, что, как только он станет свободным, вы с радостью с ним познакомитесь и примете самое деятельное участие в подготовке к свадьбе. Помечтайте вместе с ней о том, как будете нянчить и растить ребенка, и особенно настаивайте, чтобы она не волновалась ни по какому поводу, это вредно для малыша. Когда Юрцевича арестуют, она будет знать, что не одинока, что дома у нее есть сильная поддержка, которая поможет справиться с любой бедой. Если Надюша такую поддержку чувствовать не будет, то никто не знает, что она может натворить. Вы согласны?

Ей было трудно согласиться, но пришлось. Они поговорили еще немного, и Филановская ушла. Выйдя из подъезда, села в свой новенький «Москвич-412», купленный совсем недавно, завела двигатель, но с места не тронулась. Сидела и тупо глядела на противоположную сторону улицы, где на здании кинотеатра висела огромная афиша фильма «Фантомас» с изображением устрашающего сине-зеленого лица. Сеанс только что закончился, и на улицу вываливала толпа возбужденных зрителей, размахивающих руками и горячо обсуждающих только что увиденные приключения бесстрашного и находчивого журналиста Фандора. Какая глупость, какая бездарная тупость все эти дурацкие приключения! И ведь кому-то нравится. Наверное, тому, у кого нет таких проблем, как у нее, Тамары Филановской. Господи, Надюшечка, деточка, что же ты наделала? Влюбилась в первого попавшегося художника, позволила ему заморочить себе голову, а в результате поставила под удар обоих родителей и себя саму. Почему ничего не сказала, когда только познакомилась с ним? Уж Тамара бы сумела объяснить дочери, что встречаться с женатыми мужчинами не просто безнравственно, но и глупо, потому что бесперспективно, а уж тем паче с такими мужчинами, у которых беременные жены. Почему ничего не сказала, когда поняла, что беременна? Ну ладно, молодая, неопытная, не сразу заметила, не сразу догадалась, но все равно ведь наверняка догадалась, пока не истекли первые двенадцать недель, когда еще можно делать аборт. Почему не пришла к матери, не посоветовалась, не попросила помощи? Если бы не тот случай с комсомольским собранием, которого, как выяснилось, не было, Тамара бы так до сих пор ничего и не знала.

Теперь вот внук появится или внучка… Зачем? Кому он нужен, этот ребенок? Тамаре Леонидовне он совершенно точно не нужен. Григорию Васильевичу вообще не нужно ничего, кроме театра. Надюше? Смешно. Она не может осознанно хотеть ребенка, она сама еще совершенное дитя, ей нужно заканчивать Консерваторию и делать артистическую карьеру, перспективы у нее блестящие, и что теперь будет?

В голову пришла странная мысль: жизнь всегда наносит удар именно оттуда, откуда его совсем не ждешь. Разве могла она ожидать, что Надюшка выкинет такое? Даже Любочка, старшая дочь, и та ни разу не огорчила мать ложью или сомнительным знакомством, всегда была послушной и разумной, а уж Надюша-то – она же младшая, и если Люба до сих пор слушается родителей, то Наде сам бог велел. Как же получилось, что она вышла из-под контроля и попала под влияние какого-то антисоветчика? А вдруг он заразил ее своими идеями? А вдруг Надя уже высказывает их среди студентов Консерватории? И со дня на день им позвонит ректор и скажет, что Надежду Филановскую отчислили и исключили из комсомола. И никакой арест Юрцевича им уже не поможет… Боже мой, боже мой, столько лет каторжного труда, столько усилий по выстраиванию своей жизни, по укреплению репутации, и все получилось – и все может пойти прахом. В один день. В один момент.

Она все сидела, не отводя глаз от сине-зеленой физиономии на афише кинотеатра. Это какая-то другая жизнь, жизнь, в которой есть место легкомыслию, смеху и удовольствиям, жизнь, в которой можно ходить на «Фантомаса» и принимать эту бредятину всерьез, а потом выходить из кино и обсуждать ее, потому что нет в эту минуту ничего важнее и интереснее. А в ее жизни все черно, все сгнило и рушится, придавливая обломками ее многолетний труд и труд ее мужа, их талант, их высочайший профессионализм, который уже совсем скоро никому не будет нужен. С ними просто никто не захочет иметь дела. Где же грань между этими двумя жизнями? В каком месте, в какую неуловимую и необратимую секунду чья-то чужая рука провела ее?

Рука неудавшегося художника, истопника из ЖЭКа, ненавидящего советскую власть. Как говорится, было бы смешно, если бы не было так грустно.

А тут Фантомас какой-то…

* * *

Новый год в семье Филановских почти никогда не встречали дома. Григорий Васильевич и Тамара Леонидовна любили праздновать в кругу «театральной общественности», а девочки собирались с друзьями. Конечно, пока дочери были маленькими, их брали с собой, не оставлять же дома одних, потом подросшая Любочка, уходя в свою компанию, забирала с собой Надюшу, а теперь и у Нади есть свой круг однокурсников из Консерватории, с которыми она веселится в новогоднюю ночь.

После встречи с Кругловым Филановская вернулась в театр, в этот вечер у нее спектакль, завтра, тридцатого декабря, и послезавтра, тридцать первого, она играет два детских утренника – традиционную «Снежную королеву», а нужно еще столько успеть! Платье для новогоднего банкета не готово, надо обязательно съездить к портнихе, она обещала все сделать, но вдруг что-то не так, и ей придется переделывать, а это тоже требует времени. Тридцатого с трех часов дня она должна быть на «Мосфильме», на съемках картины, где играет главную роль. Если утром спектакль, то выучить текст роли для завтрашнего эпизода ей придется сегодня, другого времени не будет. И еще нужно непременно успеть сделать генеральную уборку в квартире, ликвидировать перед наступлением Нового года старую грязь, это многолетняя традиция, нарушать которую Тамара Леонидовна себе не позволяла. И еще нанести несколько визитов с поздравлениями и подарками, которые нельзя отменить. И где взять время на все это?

Жизнь Тамары Филановской была подчинена жесткому расписанию. Она – актриса, и это главное. Для того чтобы оставаться актрисой, нужно поддерживать форму и внешность, и это тоже становится главным. Нужно ВЫГЛЯДЕТЬ, это касается в равной степени лица, фигуры, прически и одежды, и на это уходит масса времени и усилий. Косметологи из Института красоты, парикмахеры, маникюрши, массажистки, портнихи – всех их нужно посещать регулярно и достаточно часто, дабы сохранить в неприкосновенности данную природой красоту, которой почти ежедневный плотный грим наносит непоправимый урон.

Она – актриса, и это означает, что жизнь ее протекает в театре и на съемочной площадке, где царят постоянные интриги, ложь и взаимная ненависть и зависть. И потому на первое место выходит репутация, на поддержание которой тоже требуются усилия и время. Тамара Леонидовна много лет назад выбрала для себя роль заботливой милосердной сестры, навещающей больных, утешающей страждущих, помогающей попавшим в беду. Ее должны не только уважать, но и любить, ибо это единственная более или менее действенная защита от разрушительной атмосферы зависти и интриг. Она ездила к коллегам-артистам, в том числе и бывшим, домой, в больницы и дома престарелых, привозила лекарства, фрукты и конфеты, часами выслушивала чужие истории, вытирала чужие слезы и сочувствовала чужому горю. К чести Тамары Леонидовны надо признать, что она в этих ситуациях почти всегда была искренней, она действительно любила людей, жалела их и охотно помогала, порой пользуясь своей известностью и решая чужие проблемы в кабинетах партийных и исполкомовских чиновников. Конечно, иногда случалось, что настроения ехать не было, и сил не было, и нездоровилось, и катастрофически не хватало времени на то, чтобы выучить роль или даже просто побыть дома с детьми, но Тамара все равно ехала, и делала по дороге покупки, и сидела, и выслушивала, и утешала, потому что так надо, потому что иначе даст трещину непробиваемая броня репутации, и зашевелятся злые языки, и пойдут разговоры…

Тамара родилась в 1918 году в далеком глухом сибирском селе, в семье учителя, сосланного за революционную деятельность еще в 1910 году. Она была младшей в многодетной семье и нищеты, голода, холода и неустроенности хлебнула сполна. Ссыльных в селе было много, все они тесно общались между собой, поддерживали друг друга, а после революции стали в той местности оплотом советской власти. Самым близким другом отца Тамары был Арсений Яковлевич Шубин, до ссылки игравший на сцене питерской Александринки и даже в Сибири не оставивший любимого занятия. До революции он дважды в год – к Рождеству и Пасхе – ставил с детьми и подростками сценки и маленькие спектакли на религиозные темы (глубоко верующие местные жители ни за что не позволили бы своим детям участвовать в богопротивных затеях), придумывал декорации, помогал шить костюмы. После революции идеологическая политика изменилась, и Арсений Яковлевич принялся создавать местный самодеятельный театр и даже вместе с отцом Тамары сочинял пьесы соответствующего содержания, например, о том, как плохо жилось батракам при царизме и как хорошо им стало при новой власти. Маленькая Тамара была «при театре» практически с самого рождения и заболела желанием стать артисткой даже раньше, чем первой в своей жизни ангиной.

Первые уроки актерского мастерства она получала все у того же Арсения Яковлевича, который постоянно подбадривал ее и говорил:

– Ты очень способная девочка, у тебя есть талант, но нужно очень много работать, чтобы его развить. Ни в коем случае нельзя лениться, тебе поможет только труд, труд и еще раз труд.

И она трудилась. Училась говорить правильно, чисто, четко артикулируя все звуки. Училась двигаться, танцевать, падать, прыгать. Изучала под руководством матери нотную грамоту, играла на привезенном Шубиным из города и установленном в избе-читальне стареньком разбитом пианино. И каждую свободную минуту проводила все в той же читальне, где, собственно, и обретался театр, пока не построили новый клуб: училась шить костюмы, помогала делать декорации, сидела в уголке во время репетиций, если сама не была занята в сцене.

Арсений Яковлевич часто ездил в столицу и, когда Тамара закончила школу, сказал:

– Тебе надо ехать в Москву, к одному хорошему человеку, я ему о тебе рассказывал. Он поможет.

– Я боюсь одна-то, – робко возразила Тамара, которой, конечно же, больше всего на свете хотелось именно в Москву. Москва – столица нашей Родины, там самые лучшие театры, самые знаменитые артисты, и там даже снимают кино… То самое, про путевку в жизнь и веселых ребят.

– Ну зачем же одна, – улыбнулся Шубин, – я с тобой поеду, отвезу тебя, познакомлю, представлю, так сказать. Ты должна быть на сцене, у тебя для этого есть все данные.

И они действительно поехали. Шубин привел ее в театральную мастерскую к своему давнему другу, который прослушал красивую девушку, посмотрел, как она танцует, смешно подергал длинным вислым носом и вынес свой вердикт:

– Очень сыро, но, бесспорно, с огромными задатками. И фактура хорошая. Будем работать.

Шел 1936 год. Тамара много и старательно занималась, играла в студенческих спектаклях, снялась в двух крошечных эпизодиках у известного кинорежиссера, а в 1939 году познакомилась с Григорием Филановским, который поспособствовал тому, чтобы ее приняли в труппу того театра, в котором работал он сам. В 1940 году они поженились. Тамаре было двадцать два года, ее мужу – тридцать четыре. Она еще не была звездой, она даже еще не играла главных ролей, но ей тогда казалось, что сбылись абсолютно все мечты, даже самые смелые. Надо только быть очень аккуратной, очень осторожной, очень осмотрительной, потому что приходят по ночам, громко стучат в дверь и уводят навсегда. Надо вести себя правильно, чтобы никому и в голову не пришло сказать о тебе худое слово или пожелать тебе зла. В свои двадцать два года Тамара понимала это очень хорошо.

Она всегда любила свою большую семью, в отпуск ездила не на курорт, хотя такая возможность была, а в Сибирь, домой, привозила подарки и гостинцы, с удовольствием возилась с племянниками и племянницами – детками старших братьев и сестер, проводила много времени с состарившимися родителями. Потом, уже после войны, когда пришла настоящая известность, а вместе с ней и достаток, и возможности, всегда помогала родным и деньгами, и делом. Роль заботливой помощницы и доброй покровительницы была для Тамары Леонидовны привычной, естественной, потому и сейчас, будучи примой одного из ведущих московских театров, она продолжала играть эту роль, частично в целях укрепления собственной репутации, но частично и для души.

Где же при такой жизни взять время для семьи и детей? Так счастливо сложилось, что время, отданное работе, оказалось и временем, посвященным мужу, так что супружескую жизнь четы Филановских можно было счесть вполне гармоничной, но вот с дочерьми ситуация сложилась совсем другая. Девочек Тамара Леонидовна видела мало и даже не каждый день. Они вставали утром и шли в школу, когда мать еще спала, они возвращались домой, обедали и делали уроки, когда мамы уже не было, а когда Тамара Леонидовна возвращалась, Люба и Надя крепко спали. Взбудораженная после спектакля или съемочного дня, Тамара поздно засыпала и поздно вставала. А экспедиции, когда приходилось уезжать из Москвы на съемки на два-три месяца! А гастроли! Тамара попросила старшую сестру, потерявшую на войне мужа и оставшуюся одинокой, приехать помочь с девочками. Сестра приехала, жила у Филановских, водила маленькую Надюшку в детский садик, готовила еду, следила, чтобы дети были сыты, тепло одеты, делали уроки и вовремя ложились спать. Когда Наденька пошла в восьмой класс, а Люба уже училась в институте, сестра Тамары вернулась в Сибирь: в присмотре, по общему мнению, девочки больше не нуждались, они стали вполне самостоятельными, да и жить в одной комнате им стало трудно, так что и места для тетушки больше нет.

Дочерей Тамара Леонидовна любила, но без самозабвения. Выражалось это в том, что она всегда хотела для них счастья, хотела, чтобы у них было все и притом самое лучшее, хотела, чтобы они учились на «отлично», были здоровенькими, умненькими, красиво одетыми и благополучными, и готова была делать для этого все, что нужно. Однако они были ей не интересны. Да, вот так странно вышло. Они не были ей по-человечески интересны, она никогда не знала, какие книги они читают в каждый данный момент, понравилось ли им и что они из этой книги вынесли, какие фильмы они смотрят и какое впечатление эти фильмы на них производят. Она не знала, с кем дружат ее девочки, из-за чего ссорятся с подружками и как выходят из конфликтных ситуаций; она не знала, что им снится и плачут ли они во сне. В общем, она их любила, но ничего о них не знала. Как знать, возможно, это было продолжением той самой позиции поддержания искусственной молодости: если ты молода, то дети у тебя маленькие, а коль они маленькие, то они еще не личности и интересного в них ничего нет.

А может быть, дело было в другом…

Рожать Любочку Тамара Леонидовна не хотела, но выбора не было. Аборты были запрещены до середины пятидесятых, а делать криминальный аборт Тамара не рискнула – боялась за свою жизнь, слишком уж много кругом было примеров неудачных подпольно сделанных операций и последовавших за ними смертей. Да еще если узнают – посадят, это тоже не лучше. Конечно, будь она в Москве – проблема бы как-нибудь решилась, она нашла бы потихоньку хорошего гинеколога, договорилась бы, заплатила деньги, но здесь, в Алма-Ате, это совершенно невозможно. Пришлось рожать, хотя к материнству она совсем не была готова. Она еще такая молоденькая, война, эвакуация, ну куда детей-то заводить? Однако выбора у нее не было. Григорий Васильевич к перспективе стать отцом отнесся спокойно, без видимого энтузиазма, ибо, помимо театра, его мало что интересовало, но и без ужаса. В конце концов, семья есть семья, и в ней должны быть дети. Конечно, не ко времени, и без того живут впроголодь, но ведь надо же когда-нибудь ребенка заводить.

С Любочкой, однако, забот оказалось немного. Спокойная и удивительно здоровенькая девочка не требовала к себе повышенного внимания, не капризничала и мало плакала, так что Тамара могла усиленно работать на съемочной площадке в снимавшихся в ту пору фильмах о войне. Приносила малышку в студию, укладывала на составленных в виде импровизированного манежика стульях, в перерывах кормила грудью и без малейшей ревности позволяла возиться с ребенком любому, кто оказывался рядом и был свободен. Вспоминая собственное детство, проведенное в избе-читальне рядом с Арсением Яковлевичем, Тамара была уверена, что Люба тоже заболеет профессией актрисы, однако девочка, которую усиленно опекала эвакуированная из Ленинграда переводчица с английского, взяв на себя фактически роль няньки-гувернантки, легко овладевала иностранным языком, а в пять лет, когда уже война закончилась и Филановские вернулись в Москву, твердо заявляла, что станет учительницей. К этому времени Люба свободно читала по-русски и бегло лопотала на английском.

Вторая беременность обрушилась на Тамару столь же неожиданно, как и первая, однако опыт Любочкиного младенчества подсказывал, что второй ребенок не станет такой уж серьезной помехой артистической карьере матери. Надюша родилась в 1948 году, когда Тамаре исполнилось тридцать. Младшая дочь оказалась полной противоположностью старшей как внешне, так и по характеру. Подвижная, активная, неусидчивая, жадная до впечатлений и невосприимчивая к любым попыткам раннего обучения, Наденька, в отличие от Любы, моментально приковывала к себе всеобщее внимание ангельским пухлощеким личиком и сияющими глазками и одной улыбкой в мгновение ока завоевывала любовь окружающих. Любочкой, аккуратной, дисциплинированной отличницей, восхищались, Наденьку – обожали.

Во внешности девочек причудливо и в то же время закономерно соединились родительские черты. Помимо присущей обоим родителям способности увлеченно заниматься любимым делом, старшая дочь унаследовала от матери изящную худощавую фигуру, а от отца – некрасивое лицо и небогатую шевелюру, а также заметную угрюмость и погруженность в себя. Младшая же девочка обладала красотой, музыкальностью и жизнерадостностью Тамары, но была – в папу – округлой пышечкой, сперва по-детски пухленькой, а в девичестве – крепко сбитой, широкобедрой и пышногрудой. Надежды Тамары на то, что и Надя окажется разумным самостоятельным ребенком, совершенно не оправдались, за ней требовался постоянный пригляд, но на помощь пришла рано повзрослевшая, ответственная Любаша, а потом и сестра Тамары Леонидовны приехала. Таким образом, рождение и воспитание двух дочерей не затормозило театральную и кинематографическую карьеру Тамары Филановской и даже, к счастью, не сказалось на ее фигуре.

Тамара так привыкла к тому, что дочерьми можно не заниматься, что с ними и без того все будет в порядке… Она почему-то не испытывала потребности побыть с ними, провести с девочками свободное время, поговорить, поиграть, ей никогда не было интересно, с кем они дружат в детском саду или в школе. Она искренне не понимала, что в этом может быть интересного. Другое дело – их способности: не по годам развитая Любочка и музыкально одаренная Надюша были постоянным предметом восхищения и зависти знакомых, и это не могло не тешить материнское тщеславие Тамары Леонидовны, поэтому она бдительно следила за тем, чтобы девочки «как следует занимались». Но общаться с ними – зачем? Что интересного может быть в детских головках и в незрелых душах?

И вот сегодня Тамара Филановская с горечью пожинала плоды. Люба доверие оправдала, а вот Надю упустили, упустили… Как, когда?

* * *

Она ни в едином пункте не изменила график намеченных дел, выучила текст роли для завтрашних съемок на «Мосфильме», отдохнула, чтобы в полную силу отыграть вечерний спектакль, и вернулась домой, когда в комнате Нади свет уже не горел. Еще несколько дней назад это показалось бы Тамаре Леонидовне совершенно нормальным: поздно, девочке пора спать. Однако сегодня она усилием воли остановила привычный ход мыслей. Всего-то одиннадцать вечера, разве это время, чтобы двадцатилетней девушке укладываться в постель? Надюшка с самого детства была «совой», терпеть не могла рано ложиться и любила поспать до полудня, и ведь еще полгода назад Тамара, возвращаясь домой около полуночи, а то и позже, заставала младшую дочь бодрой, веселой и отнюдь не сонной. С каких это пор она стала такой паинькой, соблюдающей режим?