Гарри Поттер и Орден Феникса

Это было невыносимо, он не мог думать об этом, не мог терпеть эту муку… Внутри него словно разверзлась страшная зияющая бездна, в которую он не хотел заглядывать, чёрная дыра там, где раньше был Сириус и куда он потом канул; Гарри не хотел оставаться наедине с этой жуткой молчаливой пустотой, он не мог этого вынести…

Вдруг с картины позади него донёсся какой-то особенно громкий всхрап, и холодный голос сказал:

— А… Гарри Поттер…

Финеас Найджелус сладко зевнул и потянулся, устремив на Гарри проницательный взгляд прищуренных глаз.

— Что привело вас сюда в столь ранний час? — наконец осведомился он. — Согласно правилам, доступ в этот кабинет запрещён всем, кроме законного директора. Или это Дамблдор прислал вас сюда? Постойте-ка, не говорите… — Он снова во весь рот зевнул. — Очередное поручение для моего никчёмного праправнука?

Гарри молчал. Финеас Найджелус не знал, что Сириус погиб, но Гарри не мог сказать ему об этом. Сказать это вслух было всё равно что признать случившееся окончательно и бесповоротно.

Ещё несколько портретов зашевелились. Страх перед возможным допросом заставил Гарри пересечь комнату и взяться за дверную ручку.

Она не поворачивалась. Он был заперт.

— Надеюсь, — сказал дородный красноносый волшебник с портрета, висящего над директорским столом, — это означает, что Дамблдор скоро вновь окажется среди нас?

Гарри обернулся. Волшебник глядел на него с большим интересом. Гарри кивнул, потом снова подёргал ручку у себя за спиной, но она не поддавалась.

— Прекрасно, — сказал волшебник. — Без него здесь было очень скучно… чрезвычайно скучно.

Он уселся поудобнее в своём кресле, похожем на трон, и благосклонно улыбнулся Гарри.

— Как вы наверняка знаете, Дамблдор о вас весьма высокого мнения, — добродушно сказал он. — Да-да. Считает вас исключительно достойным молодым человеком.

Чувство вины заворочалось в груди у Гарри, словно чудовищный, увесистый паразит. Гарри не мог этого вынести, он больше не мог оставаться собой… он никогда ещё так остро не ощущал себя запертым внутри собственной головы и тела, никогда так сильно не хотел стать кем-нибудь другим, кем угодно…

В пустом камине вспыхнуло изумрудное пламя, и Гарри отскочил от дверей, глядя на вращающуюся в огне человеческую фигуру. Пока Дамблдор выбирался из камина, все остальные маги и волшебницы, изображённые на портретах, тоже очнулись ото сна. Послышались приветственные восклицания.

— Благодарю, — мягко сказал Дамблдор.

Не глядя на Гарри, он прошёл к двери и, вынув из внутреннего кармана мантии крохотное, обезображенное, лишённое перьев птичье тельце, бережно опустил его на подносик с мягкой золой под золотым насестом, на котором обычно сидел взрослый Фоукс.

— Ну, Гарри, — сказал он наконец, отворачиваясь от птенца феникса, — ты будешь рад услышать, что ночные события не нанесли серьёзного ущерба здоровью твоих товарищей и все они скоро поправятся.

Гарри хотел сказать «хорошо», но не мог выдавить из себя ни звука. Ему казалось, что речь идёт об ущербе, виновником которого был он сам, и хотя Дамблдор впервые за долгое время смотрел ему прямо в глаза и выражение его лица было скорее ласковым, чем укоризненным, Гарри не мог заставить себя смело встретить его взгляд.

— Мадам Помфри быстро поставит на ноги всех раненых, — сказал Дамблдор. — Возможно, Нимфадоре Тонкс придётся провести некоторое время в больнице святого Мунго, однако, по всей видимости, дело кончится полным выздоровлением.

Гарри удовлетворился кивком, адресованным ковру, который становился светлее по мере того, как бледнело небо снаружи. Он был уверен, что все портреты жадно ловят каждое слово Дамблдора и гадают, где были он и Гарри и откуда взялись раненые.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, Гарри, — очень тихо произнёс Дамблдор.

— Нет, не понимаете, — сказал Гарри неожиданно громким и сильным голосом. В нём взметнулась безудержная ярость — Дамблдор ничего не понимал в его чувствах!

— Видите, Дамблдор? — насмешливо спросил Финеас Найджелус. — Никогда не пытайтесь понять учеников. Они этого не потерпят. Они предпочитают быть несчастными и непонятыми, упиваться жалостью к себе, валяться в собственном…

— Довольно, Финеас, — прервал его Дамблдор.

Гарри повернулся спиной к Дамблдору и упрямо уставился в окно. Вдалеке белел школьный стадион. Однажды Сириус появился там в облике лохматого чёрного пса, чтобы посмотреть на игру Гарри… Наверное, ему хотелось увидеть, так ли хорош Гарри, как хорош был в своё время Джеймс… Гарри его об этом не спрашивал…

— Не надо стыдиться своих чувств, Гарри, — снова послышался голос Дамблдора. — Наоборот… в том, что ты способен ощущать такую боль, заключена твоя величайшая сила.

Гарри чувствовал, как ярость жжёт его изнутри, пылая в ужасной пустоте, наполняя его желанием покарать Дамблдора за это спокойствие и эти ненужные слова.

— Ах, вот как — моя величайшая сила? — Голос у Гарри дрожал, а сам он не отрываясь смотрел на школьный стадион, уже не видя его. — Да вам-то… вы-то откуда знаете…

— Чего же я не знаю? — невозмутимо спросил Дамблдор.

Это было уже чересчур. Гарри обернулся, дрожа от ярости.

— Давайте не будем обсуждать, что я чувствую, договорились?

— Гарри, твои страдания доказывают, что ты остаёшься человеком! Боль — удел человеческий…

— ТОГДА — Я — НЕ — ХОЧУ — БЫТЬ — ЧЕЛОВЕКОМ! — взревел Гарри и, схватив с ближайшего высокого столика хрупкий серебряный прибор, швырнул его через всю комнату — он ударился о стену и разлетелся на сотни крошечных кусочков. Несколько портретов вскрикнули то ли от гнева, то ли от испуга, а портрет Армандо Диппета обронил: «Ну и ну!» — Плевал я на вас! — закричал Гарри, хватая луноскоп и отправляя его в камин. — Я больше не могу, довольно, выпустите меня отсюда, надоело, мне теперь всё равно…

Следующим ему под руку подвернулся столик, на котором минуту назад стоял серебряный прибор. Грянувшись об пол, он развалился, и его длинные ножки покатились в разные стороны.

— Это пройдёт, — сказал Дамблдор. Он не шелохнулся и не сделал ни малейшей попытки удержать Гарри от разгромления кабинета. Лицо у него было спокойное, чуть ли не отрешённое. — Да и сейчас тебе не всё равно — настолько не всё равно, что ты готов умереть, лишь бы перестать мучиться…

— НЕПРАВДА! — завопил Гарри так громко, что чуть не сорвал горло. Секунду-другую он боролся с собой: ему хотелось кинуться на Дамблдора и разбить его тоже, лишь бы не видеть больше этого спокойного старого лица, — встряхнуть его, сделать ему больно, чтобы он ощутил хотя бы малую толику того ужаса, который переполнял всё его существо…

— Нет, правда, — сказал Дамблдор ещё спокойнее. — Ты потерял мать, отца, а теперь ещё и того, для кого был почти что родным сыном. Конечно, тебе не всё равно.

— Откуда вам знать, что я чувствую! — закричал Гарри. — Вы… стоите тут… И вы ещё…

Но слов не хватало, и даже если бы он перевернул вверх дном весь кабинет, это не принесло бы ему облегчения; он хотел убежать отсюда — бежать и бежать не оглядываясь, спрятаться где-нибудь, чтобы не видеть этих ясных голубых глаз, этого ненавистного, спокойного лица в обрамлении серебристых волос. Он бросился к двери, снова схватил ручку и неистово затряс её.